Говорят, после смерти у человека кончается биография и начинается судьба. В Париже, в госпитале, умер Булат Окуджава. От гриппозной инфекции, – гласило медицинское заключение. От одиночества, – сказала его жена Ольга.

Приходится отвыкать от того, что его можно было звать просто Булат или уважительно – Булат Шалвович. Теперь он только Булат Окуджава, явление нашей истории, нашей литературы, нашего времени.

Когда-то, давным давно, я написал в журнале "Литературная Грузия" статью "Булат Окуджава без аккомпанемента". И однажды, побывав у него дома, вдруг увидел номер журнала, выставленный в раскрытом на статье виде за стеклом книжного шкафа. Думаю, дело было не в каких-то особых достоинствах текста, а в том, что тогда еще очень редко писали о нем спокойно и уважительно, но главное – это была весточка из Грузии.

Булат Окуджава считал себя арбатцем, но он никогда не отказывался от своей родины Грузии, как не отказывался от родителей, прошлого, прежних ошибок и прежних побед.

В Тбилиси, в старом городской районе Сололаки есть одна улица, которая называлась и по имени Петра Великого, и улицей Троцкого, и улицей Дзержинского. Здесь, в одном доме в самом начале подъема в гору, жили когда-то Булат, и прекрасный поэт и настрадавшийся человек Александр Цыбулевский, через дорогу был знаменитый дом, где обитал "уличный король" Чабуа Амирэджиби.

Они были совсем мальчишками, когда доблестные чекисты "разоблачили" некую подпольную организацию грузинских националистов, куда и были зачислены все они и многие другие. Чабуа и Шура получили свои первые сроки, Булату пришлось срочно уезжать из Тбилиси, чтобы не последовать за ними.

Прошло очень много лет. На берегу Черного моря, в Кобулети, проводился семинар Коллегии по литературным взаимоотношениям и художественному переводу – была в Тбилиси такая чудесная организация, сделавшая много добра и принесшая много пользы. Здесь встретились Булат и Чабуа Амирэджиби и здесь довелось мне услышать впервые – на пляжном песочке, под застенчивый ропот волн – как Булат читал еще не песню, только стихи, но какие:

Исторический роман

сочинял я понемногу...

В конце сороковых – начале пятидесятых годов в Тбилисском университете, где я учился на филологическом факультете, было много студентов с военным прошлым. Так было по всей стране, фронтовики вернулись к мирной жизни, вернулись в студенческие аудитории, вернулись к прежним занятиям рабочие, инженеры, колхозники... Начиналась сессия – и фронтовики облачались в свои гимнастерки и кители, надевали ордена или орденские планки.

Но Булат неизменно был в застиранной "ковбойке" и в старом пиджаке, как в обычные дни. Мы, младшие соученики, издали поглядывали на поэтов – Булата Окуджава, Шуру Цыбулевского, прозаика Михаила Лохвицкого.

Видно, еще слишком все живо и памятно, так как не этапы и периоды литературной биографии вспоминаются, а то, что рассказывал посмеиваясь Булат, что рассказывала Ольга, чему сам бывал свидетелем при нечастых встречах.

Был то ли очередной день рождения Булата, то ли иная какая-то дата, и в доме на Безбожном готовились отметить событие.

Литературное начальство наконец-то решило обратить внимание и на Булата Окуджава, – сколько можно делать вид, что такого явления вообще не существует? Его представили к государственной награде, то ли к ордену "Знак почета", то ли к Трудовому Красному знамени. Но придя домой к праздничному столу, Булат очень буднично и между делом объявил, что никакого ордена не будет, а, наоборот, будут очередные неприятности: проработки в Союзе писателей, статьи в газетах, партийные взыскания... Оказалось, что незадолго до того он дал интервью какому-то польскому журналисту, который, между иными вопросам спросил: – А кем бы Вы хотели быть, живи Вы не сейчас, а в столь любимом Вами XIX веке?

— Либеральным помещиком, – ответил Булат, не имея в виду ни устраивать политическую демонстрацию, ни высказать неодобрение тогдашним правителями, – просто, он действительно так думал.

— Ничего, Оля, – успокоил Булат жену, – зато я решил купить тебе машинку вместо старой...

...В группу советских писателей, направленных в Париж, включили, наконец, и долгое время не выездного Булата Окуджава. Поселили гостей в какой-то дешевой гостинице, расположенной, правда, в центре, но номера в ней располагались "по вертикали", снизу до самого верха, по сторонам лестничной площадки. Хозяин-араб караулил свое хозяйство внизу у лифта с неизменной дешевой сигаретой во рту. Всем остальным занималась его жена.

Оказалось, что именно к этому времени у Булата во Франции вышел диск с песнями, и ему причитается гонорар. В ожидании свалившегося на него богатства, Булат Окуджава вызвал хозяина и объявил, что он съезжает от него в приличный отель и что он просит заказать ему номер и предупредить о приезде.

— Конечно, мсье, "Георг V", мсье, немедленно позвоню, такой человек, мсье...

Торжественно встреченный гостиничным грумом у входа и препровожденный в отведенный ему номер, Булат довольно оглядел свои новые апартаменты, выпроводил мальчика, поднесшего чемодан, и закрывая за ним дверь увидел на оборотной стороне расценки: его номер стоил в сутки почти столько же, как и весь его будущий гонорар.

Булат тут же позвонил своему приятелю Роману Сефу, проживавшему в Париже, объяснил ситуацию и тот немедленно сообщил администратору "Георга V", что мсье Окуджава срочно ждут в Ницце или Канне и ему придется немедленно съехать...

Поженившись, Булат Окуджава и Оля Арцимович приехали в Тбилиси. Несколько друзей решили отметить это событие традиционным ужином и в настоящем тбилисском духанчике.

Старый духан на склоне горы у храма Метехи, Кура под окнами, грузинские поэты братья Чиладзе и Джансуг Чарквиани в три голоса напевают грузинские песни, звучат тосты...

Неожиданно открылась дверь помещения и в задымленный зал вошел местный рыбак с только-только выловленной рыбой, еще трепыхавшейся на плетеном блюде.

Наметанным глазом выбрав нашу компанию, он вывалил прямо на столешницу свой улов: "Вам, дорогие, кушайте на здоровье!"

Оля никак не могла поверить, что все это не подстроено, что для рыбака это обычный заработок, что за рыбу тут же расплатился кто-то из застольников: "Кто придумал, ребята, кто все так придумал!" – повторяла она в восторге.

Может быть, именно тогда где-то и возникли у поэта его слова:

И когда заклубится закат, по углам залетая,

пусть опять и опять предо мной проплывут наяву

синий буйвол, и белый орел, и форель золотая...

А иначе зачем на земле этой вечной живу?