1.

Михаил Щербаков появился на небосклоне русской авторской песни в начале 80-х. Он пришел к нам самым бардовским путем – с магнитной ленты. Сначала были только песни и голос. Потом возникло имя. Публика бросилась искать его концерты – но их не было. Попытались организовать – ни у кого никаких контактов, никто не знает, где его можно найти. И только когда недостаток информации стал активно восполняться слухами и легендами – тогда начались первые, предельно "камерные" (в квартирах и маленьких помещениях) концерты.

Еще до этого песни Щербакова зазвучали по всей стране с бесчисленных пленок и голосами бесчисленных самодеятельных исполнителей. Однако это меньше всего походило на триумфальное шествие: повсюду открытие нового автора сопровождалось бешеными спорами, не утихающими и по сей день. Вообще-то резкое неприятие того или иного автора в среде КСП давно не было редкостью – некоторые особо ревностные ценители любое отступление от классических форм воспринимают как "ширпотреб", "подмену" и чуть ли не предательство. (Достаточно вспомнить, какие страсти кипели вокруг альбома "Песни нашего века", в котором общеизвестные песни были исполнены в непривычной вокальной манере и аранжировке.) Но в случае со Щербаковым никакого отступления и не было! Его песни ни по каким признакам не выходят за пресловутые "границы жанра" и даже не находятся "на грани". Мало того – многие его критики охотно признают за нелюбимым автором талант и мастерство, а нередко и сами поют некоторые его песни. И все же что-то в них оказывается совершенно неприемлемым для значительной части аудитории авторской песни. Что?

Александр Костромин – аккомпаниатор Городницкого, живая энциклопедия авторской песни, гитарист и запевала в компаниях старых КСПшников – подметил как-то в подобном споре, что в отличие от прочего его репертуара песни Щербакова не вызывают у него ощущения энергетического подъема, когда песня как бы подхватывает и ведет поющего – наоборот, он сам должен тащить ее от начала до конца, и это тяжелая работа. В запальчивости я возразил ему, что лично меня Щербаков очень даже тонизирует. На чем дискуссия и оборвалась: если уж о вкусах не спорят, то спор о физиологических ощущениях невозможен даже технически. И только потом я сообразил, что это различие все и объясняет.

"Тонизирующий" эффект стихотворения или песни – это переживание высшей ценности. То, что та или иная песня действует таким образом на всю компанию, не удивительно – компании КСП и так подбирались, любовь к одним и тем же песням означала общность ценностей.

Песни Щербакова – первое непоправимое нарушение этого положения. Дело не в том, что он исходит из совсем других ценностей или хотя бы другой иерархии их – будь это так, коллеги и аудитория просто распознали бы в нем чужака и отвергли бы его, как отвергали многих. Фокус в том, что одни из нашего круга (в том числе и я) уверенно воспринимают Щербакова как "своего", а другие столь же уверенно – как "чужака". Это означает, что нашему ценностному единству приходит конец. Чтобы ценности оставались живыми, они должны развиваться, а развитие всегда имеет некоторое направление, и ниоткуда не следует, что всем нам и дальше будет по пути.

...Вероника Долина любит называть себя "последней шестидесятницей". Можно сказать, что Щербаков – первый постшестидесятник в авторской песне. Не об этом ли его "Дорога"?

Далеко до срока, до края далеко.

Налево – дорога, направо – дорога.

Чего ж ты хлопочешь, страдаешь, рыдаешь?

Иди, куда хочешь, и делай, как знаешь.

Налево – посевы, направо – дубрава.

Иди себе влево, ступай себе вправо.

Смотри, куда люди, и двигай туда же.

Всевышний рассудит. А я пойду дальше.

........................................

Тебе меня жалко? Так мне еще жальче!

Но, шатко и валко, а я пойду дальше.

И зависть не гложет, и нет во мне злости.

Я даже, быть может, зайду к тебе в гости.

Зайду не за делом, и мы поскучаем,

И женщина в белом одарит нас чаем.

Мы трубки раскурим, отведаем снеди

И всласть потолкуем о жизни и смерти.

А утром чуть выйдешь, чуть выглянешь даже –

В тумане увидишь, как я иду дальше,

Походкою твердой шагаю по хляби,

И весь такой гордый, и весь такой в шляпе.

А дальше все ветры, обвалы, откосы,

Все глуше ответы, все выше вопросы,

Все тьмою объято... Но Господи Боже!

Ведь если не я-то – то кто же, то кто же?

2.

Что же это за "направление развития ценностей", обозначенное Щербаковым? Ответить на этот вопрос трудно – ценности почти не поддаются словесному изложению, – а доказать предложенный ответ и вовсе невозможно. Но – попытаемся.

Уже стал общим местом тезис о том, что авторская песня утверждала самоценность личности. Но дух ее индивидуалистичен лишь в сравнении с официальной советской идеологией, вовсе отказывавшей отдельной личности в какой бы то ни было ценности. Реально в нашей песне все громче заявляющее о своих правах "Я" всегда уравновешивалось мощным "Мы", ощущением свой принадлежности и причастности к некоторой общности. Иногда она названа по имени – человечество, страна, поколение, студенчество, порой даже конкретный вуз и курс. Но и там, где вокруг лирического героя – чисто случайные, незнакомые ему люди, все равно есть это слияние с ними, снимающее душевную боль, дарующее радость и ощущение собственной правоты (Окуджава – "Последний троллейбус", Галич – "Объяснение в любви" и т. п.). И даже там, где вроде бы совсем уж нет никаких "других", эта тема все равно присутствует – ведь "дежурному по апрелю" нужно чувствовать себя на некоторой "службе", пусть даже никто, кроме него, об этом не догадывается.

(Столь же двойственен пафос наших песен и во многом другом: апология ума, образованности, интеллигентности, привычки думать – и готовность простить нехватку всего этого, "если человек хороший"; безусловное приятие многообразия мира – и жесткое, черно-белое деление на "правильное" и "неправильное"... Характерны два варианта одного и того же куплета у Галича: "Говорят, что где-то есть острова, // Где четыре – не всегда дважды два. // Считай хоть до свету, // Хоть до испарины, // То, что по сердцу, – // Лишь то и правильно..." и "Говорят, что где-то есть острова, // Где четыре – навсегда дважды два. // Кто б ни указывал // Иное гражданам, // Четыре – дважды два // Для всех и каждого...")

У Щербакова вообще нет никакого "Мы" (кроме песен, герои которых явно не близки автору – "Давайте, други милые...", "Марша кротов" и т. п.). Даже если у его героя есть родина, современники, круг общения, друзья, семья, предки и прочие социальные связи, действует он, оглядываясь лишь на свое внутреннее убеждение в своей правоте и ниоткуда не прося благословения и поддержки: "Оставлю все, пройду повсюду, пускай ни с чем, но не в долгу..."

Продолжение это внутренних тенденций авторской песни? Да, и притом самое прямое и однозначное! Но столь же несомненен явный отход от других, "коллективистских" ее тенденций. И тем, кому дороги именно они, песни Щербакова не просто чужды и неприятны, но представляются прямой изменой. В чем они и пытаются убедить своих друзей, полагая, что тех просто ввело в заблуждение совершенство формы. Разговора не получается: ни те, ни другие до сих пор не думали, что, одинаково любя классические бардовские песни, они черпали из них разное.

Понятно, что споры вокруг Щербакова не кончаются и не могут кончиться никаким "консенсусом". Интереснее другое: щербаковская лирическая позиция пришлась как нельзя более ко двору нашему времени.

Любая устойчивая группа людей волей-неволей постепенно вырабатывает какие-то свои нормы – что можно и чего нельзя. Они могут быть изысканными или дикими, но совсем без них жить не получается. Еще хуже тому, кто внезапно попал в новую среду – все в ней знают эти нормы, а он нет. У нас сейчас в роли таких новичков вдруг оказалась вся страна. Старые нормы на глазах перестают действовать, новые еще не сложились, ибо не сложились те общности, которым предстоит их выработать. А складываются они из людей с разными, подчас несовместимыми прежними нормами. Конфликты возникают на каждом шагу, и не на кого оглянуться, нечего взять за образец, негде почерпнуть ощущения собственной правоты. "...Как будто ничего еще не решено, как будто жизнь прожив и все-таки не зная, что истина, что нет, что свято, что грешно..."

Я не к тому, что из Щербакова песен можно позаимствовать какие-то рецепты поведения (он сам ядовито поиздевался над такой возможностью – "Когда в хлеву обезьяньем..."). Но он от имени единственного непосредственно ощущаемого нами высшего принципа – художества – санкционирует безоглядную опору на самого себя. В "Трубаче" это сформулировано просто "в лоб": "Встань, делай, как я – ни от кого не завись!". В той же "Когда в хлеву обезьяньем..." – от обратного: последние две строчки опровергают не только все изложенные перед тем советы, но как бы и сам жанр "поэтических инструкций" – и в то же время утверждают право на духовную автономию даже и такого персонажа: "А что я с детства безумец – так это дело мое!". Лирический герой Щербакова не намерен переделывать мир, но и не желает под него подстраиваться. Он осознает несовершенство мира и собственную слабость, он смеется над ними, но это сознание и этот смех – не причина ничего не делать и вообще не жить.

Такое отношение к миру и к себе в нем приемлемо не для всех (и в этом смысле Щербаков – продолжатель-переоценщик не только русской авторской песни, но и всей русской культуры, если угодно – русского мировоззрения). Однако его устойчивый успех, в первую очередь – у образованной (или "образующейся") молодежи, показывает – он выразил то, что чувствуют многие.

...Когда-то Окуджава (которого много позже знакомство с сочинениями Щербакова побудит отказаться от тезиса о "смерти авторской песни") пел нам:

Сквозь время, что мною не пройдено,

Сквозь смех наш короткий и плач

Я слышу: выводит мелодию

Какой-то грядущий трубач.

Легко, необычно и весело

Кружит над скрещеньем дорог

Та самая главная песенка,

Которую спеть я не смог...

Неясная фигура из поэтического прозрения, лирический герой старых бардов неожиданно обрел плоть и имя. Угаданная гением "главная песенка" звучит сквозь наше время, возвращая ему смысл и гармонию.

Борис ЖУКОВ

______________________

Эта статья была опубликована летом 1999 г. в газете "Новое Русское Слово" – правда, под другим названием и с небольшими сокращениями. Здесь публикуется вариант, любезно присланный автором.