Год, как не стало Геннадия Жукова. Остались только горечь, сожаления напрасные, да воспоминания.

Держать их в себе? Ну, нет — а графоманский посыл? Да и нельзя их держать в себе, чувствую.

И знавшие Генку всё время просят: повспоминай! Вот и начну вспоминать, пусть даже нЕдруги скажут: примазывается!

Пусть так. Ну, написал извинитильное слово и хватит.

Это — первое из воспоминаний о Геннадии. Позже будут и другие.

Как Гена Жуков лишил археологов целого пифоса.

Геннадий Жуков в чалме, пифос.

Геннадий Жуков не был Диогеном, при всей своей "бомжукости" — бомжеватости.

Он не жил ни в бочке, ни в пифосе, ни в каком другом пустом сосуде.

Жил он в археологическом музее-заповеднике, что в степи, средь курганов у подножия дельты Дона — Мёртваго Донца, между Ростовом-на-Дону и Таганрогом.

(Если хотите — на растяжке.) А работал он ночным сторожем (но об этом — потом.)

Ночной сторож не спит (не должен спать) по ночам. Гена и не спал.

Впрочем, вряд ли он уделял много времени бдительной охране территории.

И правильно делал, потому что он — писал стихи и песни, да какие!

Но в любом случае — в качестве ночного сторожа ли, поэта ли, композитора ли — он не спал по ночам.

А потому, как сами понимаете, спал он днём. Это важно! И сейчас поймёте — почему.

Привалила как-то археологам редкая удача. Мало кто в памяти остался из них, из археологов — разве что Гречанова и то — из-за фамилии своей — ибо никто из них не проявлял ни малейцшего интереса к той насыщенной, интереснейшей, вдохновенной творческой жизни, которую мы вели в Танаисе по ночам и эпицентром которой был Гена Жуков. Ну да ладно.

Геннадий Жуков, пифос.

Так вот, нашли они целый, неповреждённый пифос!

Раздолбанных-то пифосов много находится (в смысле: обнаруживается) и приходится склеивать из фрагментов для экспозиции, а тут — целёхонький, без единой, как говорится, царапинки!

Полдня — с самого утра провозились — проколдовали — пронянчились! — с ним археологи. Как любимого дитятю — мыли, чистили и всё — осторожненько, боясь лишний раз чихнуть на чадо своё!

И вот, часам к трём, решились, наконец, на транспортировку. Благо, нести было недалече — метров сто: от раскопа к зданию музея.

Заранее приготовили деревянные (тоже важный момент!) носилки, для надёжности носильщики (и ваш непокорный слуга в том числе) обвязяли сосуд вожжами, перекинули себе их (вожжи) через плечи — для страховки — мало ли что, вдруг носилки не выдержат и тогда пифос повиснет на плечах на вожжах. Тронулись, благославясь.

И тут проснулся Гена Жуков...

А надо вам сказать, что Геннадий Жуков обладал кроме многочисленных творческих и радио способностей ещё и выдающими организаторскими. Ну, а тут такое дело: архиологическое событие, чуть ли не мирового значения и — без него! Непорядок!

Помнится, дойти (донести) мы успели аккурат до начала деревянного же моста через ров. Донести весьма благополучно, без всяких приключений и надрывов.

И тут — подходит к нам Геннадий Жуков — Великий и Ужасно Раздражённый:

"Ну как вы несёте? Кто так носит?! (А несли мы на опущенных руках, держась за ручки носилок, а сам пифос — на носилках, а вожжи — на плечах, для страховки)

Надо нести на плечах! Чтобы ручки носилок лежали на плечах — так куда надёжнее!

Давайте, перекладывайте!

Ну-ка, по моей команде: раз-два — взяли!"....................

Ну как, скажите, мы, желторотики, могли не послушаться САМОГО Жукова?! Великого и Ужасно талантливого (без всякой иронии). Ведь мы же по вечерам-ночам буквально смотрели ему в рот, когда он пел свои волшебные песни!!!

Носилки, натурально — хрусть! — и пополам! Пифос — на камни! Об камни! В куски!

(Вожжи-то — обвисли, обмякли — страховка не сработала...)

Дальнейшее было — в молчиньи...

Немая сцена расстроенных археологов — опять им склеивать фрагменты...

Ну — и склеили ж, большое горе!

А Жуков (всё же также в небольшом расстройстве) пошёл к себе в сторожевское "бунгало" писать стихи и песни.

И правильно сделал! Ведь пифос тот (пусть и склеинный) стоит себе возле музея и поныне и горя не знает, а Генки — нет...

Остались только песни и стихи.

Пифос, Виталий Калашников, Людмила Рублевская.

————

Всем, кому не безразлично — умер Геннадий Жуков

Ну что, вот и всё. Генка, Генка... Теперь начнётся: великий русский поэт, явление! Да, великий русский поэт! Да, явление! И как всегда: а где мы все раньше были? Два инсульта. Виталик говорит, что уже уговорил было приехать в Москву — подлечиться. Уже согласился...

Нашли в сарае у Валерия Федоровича — там, где и жил. В сарае! Великий русский поэт. Вот так. Один великий русский поэт — Александр Брунько — год, как пропал без вести, теперь другой — в сарае мёртвым найден. И зачем вообще нужна поэзия, если ТАКИМ поэтам при жизни — нет жизни? Впрочем, не жаловались никогда — на один, ни другой. Жуков, приехавший, в Коктебель, ксати, по приглашению(!), довольствовался спальным мешком на территории какого-то то ли пансионата, то ли гостинницы (так и называли барды собравшиеся — я даже не полюбобытсвовал, что у них там за слёт очередной был — место где спал Жуков, "бомжуковка". Да, вот именно, бомжуковка, как и вся его жизнь... А в свой день рожденья — 4-го сентября, после того как мы посидели в каком-то кафе, он улёгся спать на берегу моря, на пластмассовом топчане — не захотел воввращаться в эту то ли гостинницу, в свою бомжуковку, где у входа стояли лоснящиеся охранники. И отказался от моего предложения снять ему номер. Лежал и слушал море. В последний раз. Впрочем, тосковал он не по морю. Наклонившись ко мне — голос слабый уже — прошептал, почти прохрипел: " В Танаис хочу. В танаисскую осень." Умирать, как оказалось... Говорил в тот вечер и в ту ночь относительно много — неразговорчив стал в последнее время — обрыдло всё (уехал я в третьем часу — охранника пляжа попросил, чтобы присмотрел за ним, чтоб никто не приставал — и уехал! Что, мол, поделаешь — работа у меня!Знал бы я тогда (опять — знал бы,опять это: ах, если б знали мы!), что вижу Генку в последний раз. Хотя, вроде как и чувствовал — вид-то у него... совсем). А что говорил? Сижу вот теперь видеозапись просматриваю с того — опять же — последнего дня рождения в его жизни. Не слышно ни фига — то грохот попсы какой-то из бесчисленных кафешек, то грохот прибоя — это когда мы уже ушли из кафешки и сели прямо у волны. А голос-то слабый, еле слышно говорит Генка... Это он-то, чей голос навек пробрал меня до не знаю чего..."Возьми мой кашель перочиный и возврати, моя земля, надменный хохот лошадиный с гортанным криком журавля!" Позже он как-то там исправил, но я буду всегда помнить и цитировать только его первоначальные варианты — те, с которыми он выскакивал то прямо из степи, с кургана. то из своего деревянного бунгало. (Господи, стыдно ли тому автору из ростовской газеты, написавшему тогда, в восьмидесятые: "Геннадий Жуков. Работает в Танаисе сторожем. Поэт. По отзывам специалистов — не без искры божьей, но несколько салонный." Специалисты, бес вам судья.

Явление Жукова в русской поэзии, в русской культуре в целом ещё будут изучать тысячи таких горе-специалистов и — наконец, откроют, оценят! Но, неужели, по-большому счёту — всё напрасно? Все умрём ведь... К чему высокое (а в случае с Генкой — недосягаемое!) искусство, когда мы так глупо, так ничтожно смертны? "Человек отвечает: умру. Я умру, мы умрём, мы уйдём под закрытые веки". "Доколе, бессмертной — по дерзостной сути! — душе на погост собираться во страхе?! Во страхе, во ужасе тёмном! Во жути! В поношенном теле и в чистой рубахе..." "На бегу я споткнулся о море..." "На плоскости моря лежит обветшалый, поношенный дождь, шелестящий во мгле..." Господи, это всё он написал... "Бессмертья достоин, представивший вечность..." Увы, Генка, не видит в упор ни вечность, ни Бог, ни вселенная индивидуальность — не различает её, не заботится о ней, как не заботится осень (Бог?!) о листьях на деревьях — пусть падают, зачем их "спасать и сохранять"?! — новые вырастут! Не вырасттут. Такой, как Генка Жуков не вырастет больше никогда! (Вот оно и настало — это мерзкое никогда.) Ну ладно — вселенная, Бог не заботится. Но вот люди, люди. 53 ведь всего. Поплачьте. Поплачьте о себе. А он давно нас всех оплакал.

Что же он всё-таки говорил — в свой последний день рождения? Вслушиваюсь: вот я задаю дурацкий (а почему дурацкий?) вопрос:"Ответь мне на один вопрос, который, судя по-всему, мучил всю жизнь всех нас — Калашникова, меня тебя: ты бессмертие нашёл?" Рассмеялся, махнул рукой...

Вот и весь сказ. А, всё, не могу больше.

Неизвестные или малоизвестные произведения Г.Жукова:

СТИХОТВОРЕНИЯ

В ските вспорхнула молитва с ручёнки —

лоб осенило и взгляд окропило!

И прилетала тарелка к мальчонке...

И, прилетев, на санскрите спросила:

"С бунтом ли кличешь? Иль снова — с повинной?

Вспомнил ли что? Или напрочь забыта

с неба лоза, что звалась пуповиной,

что вкруг планеты обвита?"

Вскинулся старец из дальнего скита!

И, отлетая, душа возопила:

(Верно, затем, что не знала санскрита)

"Чур, мя, нечистая сила!"

В блюдцах летучих слетаясь на свечи,

век уж талдычит до дрожи по коже:

"Что тебе, мальчик? Что, человече?

Что тебе, старче? Да что тебе, Боже?!"

ПЕСНИ

Идут дожди.

Тончайшие, как прежде,

распущенные волосы

твои...

Идут дожди.

Иду в дожде, в надежде...

Идут дожди...

Я складываю губы в поцелуе.

Вдыхаю филигранное питьё! —

Идут дожди

во царствие твоё...

Пью — не напьюсь.

Хмелею.

И тоскую...

* * *

Из чёрных и красных пятен

Ударился дятел в окно.

Темно ему, лишенько!

Ой, как в глазах темно!

Да что ты, приятель, — спятил?!

Да что ты, брат...

А он дышит так,

Будто совсем не дышал давно! —

Ударился дятел в окно.

Я взял его на руки,

Будто бы в чём виноват...

Будто бы этих прозрачных преград

Я не дробил своей грудью!

Да что ты, брат...

(Одна из первых — если не самая первая песня Жукова.)

* * *

И ещё — стихотворение, которого нет в интернете, а его часто ищут:

Боспорское небо, эвксинское море

чуть сколоты чайкой, как фибулой — плащ...

Такое над морем кромешное горе!

Хоть плачь.

На плоскости моря

лежит обветшалый,

поношенный дождь,

шелестящий во мгле...

А поезд — притиснут скалою к скале!

Такая — увы! — несуразная повесть:

в Шепси — под скалой — остывающий поезд

притиснут к скале...

Старик проводник

с никотинным оскалом

печурку шурует, газеты паля...

Мне скажет: "Вот море..."

Отвечу: "Вот море..."

А дома — до самого неба —

земля!

* * *

Легенда о бандерильеро.

(Песня. Одна из первых. Я её слушал в 78-м году. То есть, Генке тогда было 23)

Его ношу земную носили согбенные тени.

Он делил с ними ужин и зонт, и подушку делил.

Его ношу земную носили согбенные гении,

Чтобы жил он упрямо и прямо, и трепетно жил.

По подвалищам жизни — таким беспробудным подвалищам,

Где мятежная совесть и та обреченно молчит,

Его тени земные порой нажимали на клавиши,

Пока пальцы он грел у ручного пожара свечи.

Его близкие тени и те, что слывут недотрогами,

Всё пытать не велели извечной корридой судьбу:

Всё просили, просили, просили и волосы трогали —

Не ходить, не ходить меж рогами по узкому лбу!

А когда он сорвался, как с холки в песок бандерилья —

То ли сам оплошал, то ли дрогнула божья рука —

Его тени земные его приподняли за крылья,

чтобы он не сломался под грузным копытом быка!

А когда он взлетел, от досадного ветра вращаясь,

(То ли бог проворонил, то ль просто смирился, устав),

Его тени земные глядели смиренно, прощаясь,

и простили, прощаясь, по-бабьи платки повязав.

. . Виктор Сосновский, 2009

Страничка автора на Стихи.ру

————

P.S.

Привет. Небольшие, неважные поправки: слово "бомжуковка" он сам придумал, а приглашён он был не на этот фестиваль, а на тот, который был за несколько дней до этого, и делали его мы с Шайкиной. Когда она ещё на Грушинском приставала ко мне, чтобы я стал художественным руководителем фестиваля, я — назло, чтобы отстала, — сказал — "Пригласи Жукова". Все мы знали, что пригласить его никуда нельзя, что он по двору-то еле передвигается, и что ему всё это на фиг уже не нужно. Через полчаса ко мне подошла Шайкина и сказала: "Жуков согласился". Я не верил до последнего, пока не приехал в Коктебель и не увидел его. Оказывается, он сказал: "Ни за что бы не согласился, но в Коктебель хочу". Не помню, было ли сказано слово "попрощаться", но оно очень подразумевалось, было впечатление, что это последнее событие в жизни, которого он ждал, и только ради этого ещё оставался на земле. Когда его провожали, Шайкина спросила: "Ну вы весной к нам приедете?" Он посмотрел на неё очень удивлённо, как на человека, который не понимает очевидных вещей. "Так ведь уже всё..." — сказал он. Конечно, никто не давал себе верить в худшее, и что он имел в виду мы окончательно поняли месяца через 3.

Аналогично было с лечением. Рассказываю со слов Калашникова, но история "красивая". Он в очередной раз "выбил" для Жукова место в кремлёвской больнице, позвонил ему и сказал: "Ты будешь лечиться? Всё готово, пришлём личный самолёт, всё что угодно, только скажи, когда." Жуков ответил: "Послезавтра скажу". Послезавтра его не стало.

Видео, о котором ты пишешь, из него можно "вытащить" что-то? Хотелось бы, конечно, посмотреть (в любом виде), но и народу хотелось бы что-то показать. Я в сентябре приеду, наверное, что-то будем делать (хотя не знаю, успею ли к 4-му).

Войнер Григорий 05.07.2010 13:09

————

Дополнительную информацию смотрите:

на страничках . Геннадия . Жукова в интернете,

а также на официальном сайте его ф о т о г р а ф и и,

видео и аудиофайлы в формате MP3.

Фотографиями

этот материал

дополнила

Наталия Строкова