Когда слушаешь песни Михаила Щербакова, невольно вспоминаешь высказывание М. Цветаевой: "Самое ценное в стихах и в жизни — то, что сорвалось".

Любой поэт, любой певец слова устроен так, что если ему удается все самое ценное воплотить в песне, стихотворении, то ему удается воплотить это и в жизни, даже если поначалу жизнь не дает исполниться желаниям поэта и опровергает все его надежды:

И всё чаще выходит, что смерть наготове,

А тайна земли заперта.

И опять остается спасение в слове,

А прочее все — суета.

Спасение в слове для поэта — это возможность исправить самую неисправимую реальность. Ведь слово — посредник между мыслью и делом (форма первого и содержание второго), архимедов рычаг, способный сдвинуть с места даже саму судьбу. Как божественное слово исполняет то, что угодно Богу, никогда не возвращаясь к Нему тщетным, так и слово человека, а тем более поэта наделено созидающей силой, ибо человек создан по образу Божьему. Высказать вслух что-то — означает высвободить те силы, с помощью которых, если ими правильно воспользоваться, можно решить любую проблему. Казалось бы, Бог вручил тебе все — только твори.

Но не все так просто. На пути этого поэта непреодолимой стеной встает невыразимое, то, что не облекается ни в какую словесную форму. Невыразимое загадочной, иррациональной природы. Более прямо, более безжалостно, чем спел Щербаков, об этом не скажешь:

То, что хотел бы я высказать, высказыванию не подлежит.

Ибо вот то, что я высказать хотел бы — оно таково,

Что когда его все же высказать пытаешься, оно бежит,

А когда не пытаешься — ввек не избавишься от него.

В этом, пожалуй, наиболее глубокий конфликт, проявляющий себя в творчестве Щербакова. Скорбь, которую он носит в себе как человек, умножается на невозможность выразить ее тайну (именно тайну, исток, дающий ей начало) словами, даже при всем наличии поэтического дара. Как раз здесь могущественный рычаг слова остается в бездействии, не может включиться. Поэт, "покорный слуга глагола", вынужден признать

...Но пустуют мои таблицы.

Ни о прошлом, ни о грядущем

Ничего сказать не могу.

Это одно из самых сильных испытаний, могущих выпасть на долю служителя слова: иметь дар речи, но слышать и пытаться передать то, "для чего не выдумано языка". "Кое-кто неизвестно зачем прибегает с этим к латыни", — поет Щербаков. Однако такое невыразимое неподвластно и этому древнему языку, языку мистерий, ибо он, как и любой язык, созданный человеком, является лишь средством передачи мысленных образов, предназначенным для выражения тех понятий, которыми оперирует логика.

Первопричиной же, источником невыразимого в творчестве Щербакова является не язык, будь то русский, латынь, или тот, который "еще не выдуман", не средство передачи мысли, а нечто другое. А именно — сама сущность духовных прозрений, которые всегда направлены вовнутрь, а не вовне (не к языку, не к людям, а от всего этого — к миру иррационального). Каждый куплет в песне "То, что хотел бы я высказать..." завершается фразой: "Кое-кто видит в этом контуры некоего совершенства...", "Кое-кто именует это соблазном...", наконец — "Кое-кто вообще ничего под этим не разумеет". Все эти "кое-кто" — ни кто иные, как сам Щербаков, отрицающий свое же отрицание и тем самым приходящий к новому качеству — видению, восприятию иррационального.

Есть поэты, для которых нет невыразимого, или же, если и есть, то совсем другой природы — не иррациональной, а чувственной. О таком невыразимом многие авторы говорят в своих стихах, но это, как правило, не связано ни с каким конфликтом в их творчестве, ибо чувства не требуют выражения только словами — они находят себе невербальное выражение. Невыразимое же Щербакова — это не столько мир чувств, сколько запредельная смысловая субстанция, "тайна земли", "гармония мира", являющаяся источником любого смысла — смысла жизни, творчества, всех прозрений человека, наконец, его смерти. Попытка извлечь эту тайну на поверхность, разгадать ее, конечно же, приводит к неудаче, ибо иррациональное нельзя перевести на язык слов и даже образов — любая знаковая система уничтожает эту гармонию, по сути своей неделимую. Облеченная в слова, она превращается в "сколь бы ни волшебный, а все же лишь звук. Или, максимум, слог".

Парадокс состоит в том, что, даже зная, что никакие знаки и символы эту тайну, эту гармонию не выразят (в идеале она постигается только верой), Щербаков все равно идет на ее словесный штурм. Иначе он не может, ибо это для него — единственный шанс доказать той части себя, которая мыслит рационально, что все сорвавшееся, по выражению М. Цветаевой, в стихах и в жизни — действительно самое ценное. Ценное настолько, что ради него, даже сорвавшегося, стоит жить и творить.

Но то, что я растратился вотще, племена миря,

Стараюсь не вменять себе в вину, но иметь в виду.

Оно, быть может, правда, ни к чему, а все равно — не зря,

Поскольку порождается надеждой

На призрачное радужное завтра,

До коего дойти не уповаю.

И все равно — иду.

И. МЕРЕНКОВ

2004

_______________________

Статья приурочена ко Всемирному Дню поэзии