Паньков Игорь

Эманация вакхических песнопений

                  Игорь Паньков

Осенью, слишком роскошной, чтобы настаивать на сравнении,
я очутился на странной, как сказочный лес, территории
санатория имени Н.А.Семашко: явление
для стихотворца вполне рядовое (но только в теории).
Всюду дымилось и медленно гасло пожарище
листьев, безжизненных, словно мамаевы полчища
после побоища на Куликовом (мол, сами судите, пожалуйста,
что нам грядущий готовит, – засим многоточие).
И оживляясь помалу, как некогда Пушкин в Михайловском,
благо, ни нянюшки рядом, ни озабоченной горничной,
(а увлеченье гербарием и энтомологией – ханжество,
я полагаю), расставшись с сарказмом и горечью,
я неожиданно вспомнил про вас, Свенторжицкая.
В генах которой – я дерзко размыслил – Стефана Батория
порох гремучий и, вместе, Богдана Хмельницкого
сладкая патока (ибо любая история
пуще водицы во облацех), – эта, с осиною талией
и голубыми глазами, светлей василька и цикория, –
эта уж точно поймет мое бедное сердце усталое,
в силу, хотя бы, привычки к общенью. Тем более,
стоит мне вспомнить о ней – сердце бьется, как тремоло Гершвина,
в жилах трепещет фламенко горячей Астурии,
и холодею нутром, как баран перед гейшею,
и обмираю, как евнух в объятиях гурии.
То есть, долой суфражисток и эмансипацию!
Ибо и в мудром наследии Фрейда, и в страстных речах фарисеевых,
всюду пищит, и рычит, и визжит, и хрипит эманация
песнопений вакхических, то бишь, псалмов гименеевых.
То есть, покуда по древу былинному мысию
я растекаюсь, бумагу царапая перышком паркера,
где-нибудь в море любви, и значительно ближе Элизия, 
в эстуарий внедряется корпус гигантского танкера.
То есть, пора, Купидон, поскорей заходить на снижение
над государством сережек и крошечных ходиков,
чтобы рука совершила простое как песня движение
вдоль среднерусских лесочков, равнинок и холмиков.